135 дней в плену у «ЛНР». Рассказ журналиста из Харькова ГЕРОИ НАШЕГО ВРЕМЕНИ | ЧТ, 2015-01-08 09:25 Версия для печати «В Ровеньках — это шахтерский город — 90 процентов людей, которые попадали под арест, грудь рвали за „ЛНР“. Их бьют, забирают машины, отбирают имущество, а они все равно за „ЛНР“. Это парадокс...» На фото: Блок-пост вооруженных сепаратистов в Донбассе. Декабрь 2014 года Еще в августе прошлого года группа из четырех журналистов отправилась в город Краснодон Луганской области, чтобы сделать репортаж о жесте доброй воли со стороны сепаратистов, решивших освободить двух пленных в присутствии представителей украинских СМИ. На одном из блокпостов их взяли в плен «ополченцы» батальона Святого Георгия, контролирующие часть города Ровеньки. Один из незаконно задержанных, корреспондент газеты « Український простiр » («Украинское пространство»), харьковчанин Роман Черемский, в отличие от своих коллег, которых освободили раньше, пробыл в плену более четырех месяцев и был отпущен уже после самого крупного обмена пленными последних месяцев, состоявшегося 26 декабря. — Вы отправились на подконтрольные сепаратистам территории, чтобы забрать пленных, и сами попали в плен. Расскажите, почему вас, несмотря на достигнутые заранее договоренности, незаконно удерживали несколько месяцев? — В связи с тем, что украинских журналистов в зоне АТО не было, мы не имели реальной объективной информации о том, какая может возникнуть ситуация. По совету украинских силовых структур мы придерживались определенного маршрута, который, как оказалось, пролегал через линию фронта, где была довольно напряженная обстановка, шли бои. Мы проехали через Лутугино (в то время этот город контролировался украинской армией), и дальше через несколько километров было село Волнухино, которое находилось под контролем той стороны. Здесь нас встретил батальон Святого Георгия, люди, которые сидят в окопах, воюют, и нас сразу остановили, заставили выйти из машины, сразу все забрали — ключи, паспорта, телефоны, машину отогнали и начали разбираться. Нас отвезли в город Ровеньки, в одно из расположений этого боевого батальона. Там посадили в камеру, или, как у них говорят, «на подвал». Там, в Ровеньках, я провел 49 дней, а потом нас перевезли в Луганск. Там тоже кинули в подвал, в другое расположение этого же батальона. — Сколько было человек в камере и какие там были условия? — С нами была девушка, журналистка канала «112 Украина», ее посадили в отдельную комнату в штабе. Нас же — двух журналистов и оператора — сначала посадили вместе, но потом канал «112» умудрился вытащить через Москву своих журналистов и оператора, и мы остались в подвале вдвоем с Валерием Макеевым, который организовал эту поездку. Сама камера — бывшая мастерская: бетонные стены и пол, грязно, на полу какие-то вещи валялись, матрасы. Где-то метров 30 квадратных. С нами сидели местные, военнопленных мы там не встречали. Местных забирали за нарушение комендантского часа (если человек оказался на улице после 10 вечера) и они там работали две-три недели. Потом их отпускали. Или если человек выпивший, его тоже могли забрать. Если напивались так называемые ополченцы, их начинали воспитывать: арестовывали, били, могли и на передовую отправить. К нам как к журналистам, несмотря на то что мы, как они говорят, «укропские» журналисты, «укропы», было лучше отношение, чем к местным. Потому что местных, особенно за пьянство, били (таким образом якобы воспитывали) и заставляли работать. В камере одновременно находилось от 7 до 15 человек, большинство отправляли на работу — снаряды грузить… Снаряды привозили каждый день «Уралами» из России, из Краснодона. Арестованных возили окопы рыть, убирать казармы, на кухне помогать. Это была своего рода рабская сила. — Местные, несмотря на побои и общественные работы, продолжали поддерживать «ЛНР»? Роман Черемский — Да, это парадокс. Я могу говорить о небольшом срезе населения города Ровеньки, может быть, в другом городе или в селе иная ситуация. Но в Ровеньках (это шахтерский город) 90 процентов людей, которые попадали под арест, грудь рвали за «ЛНР». Их бьют, забирают машины, отбирают имущество, а они все равно за «ЛНР». Это парадокс, который для меня был неожиданным. Очевидно, что очень сильное влияние оказывает российское телевидение, которому они верят. Определенные причины у этого тоже есть, ведь российским журналистам разрешают работать на этой территории, они освещают события, а украинских журналистов туда не пускают, поэтому местные вообще не верят украинским СМИ. Плюс российское телевидение их очень сильно накручивает. Они верят в распятого мальчика в Славянске, верят, что украинские солдаты убивают, насилуют, чуть ли не едят маленьких детей. Они думают, что Харьков — это фашистский город, что город охраняют четыре батальона головорезов, что Харьков предал сепаратистское движение, хотя там и были поначалу протесты. Я — родом из Харькова и знаю, что все это неправда. В тему: Заложники и террористы так называемой ЛНР: бессмысленный… — Сепаратисты пытались склонить вас на свою сторону? — Да, конечно, постоянно. В Ровеньках в батальоне Святого Георгия речь шла исключительно о людях с убеждениями, который при этом получают минимальные деньги — 400 долларов в месяц. К Украине как стране в целом они относятся крайне негативно, очень хотят, чтобы Украина развалилась. Не знаю, будет ли им отдан приказ наступать, но то, что их готовят к наступлению, это однозначно. Что нужно захватить Луганскую область и идти дальше — на Харьков, на Киев, на Львов. Количество «ополченцев» постоянно увеличивается. Приезжают новые люди. Идет агитация. Убеждают присоединиться к ополчению прямо в камерах: при мне двое согласились взять в руки оружие. Для этого сначала проводят обучение, а потом, после присяги, выдают автомат. Один из аргументов, который приводят, когда убеждают вступить в «ополчение»: «ты же вернешься назад — тебя будут считать предателем, СБУ тебя посадит, 10 лет дадут». Я понимаю, что это не так, но если обычный не владеющий информацией человек попадет в плен и пробудет там длительное время, то агитация будет иметь на него воздействие. — После многих месяцев близкого общения с сепаратистами у вас сложилась картина, кто входит в так называемое ополчение: больше местных или больше людей, приехавших из России? — Батальон Святого Георгия не контролирует город целиком. Это одно из расположений, а всего в Ровеньках таких расположений как минимум пять. Там есть еще представители Всевеликого войска Донского, какие-то другие части. Рядовые и младшие офицеры — это местные, как правило, шахтеры с Луганщины. Есть несколько десятков чеченцев, которые держатся немного в стороне. Есть осетины — их меньше. У осетин на шевронах написано «Южная Осетия» и российский флаг. И осетин, и чеченцев выдает как внешний вид, так и акцент, но они и не делают тайны из того, откуда приехали. Правят всем россияне, сомнений нет, они же занимают и высшие должности. Российский акцент слышится сразу, хотя и без этого никто ничего не скрывает. Они, наоборот, подчеркивают, что будущее — с Россией и только с Россией, на Украине уже якобы надо ставить крест, она уже разваливается, практически ее нет, а у России — большие перспективы. В то же время все российское: оружие, которого там масса и которое завозят «Уралами». В соседней с нашей камерой комнате был склад оружия: сотни ящиков с минами, автоматы, патроны, бронебойные патроны к автоматам. Есть у них «Грады», БМП, танки, минометы. Это все идет из России. Ребята-сокамерники ездили в Краснодон и рассказывали: «Заходим в склады, там куча вооружения». Его на «Уралах» привозят в Ровеньки, на передовую везут, в Зимогорье тоже. Или из Луганска посылают: говорят — 300 ящиков мин отвезли в Зимогорье 120-го калибра. Это все происходило на моих глазах. Еда вся российская, вещи — тоже из России. В тему: Отчет компании «АРЕС»: Россия поставляет оружие боевикам на Донбассе — Вы говорите, что оружие привозят из России. У вас есть какое-то свидетельство того, что это так? — Так этого никто и не скрывает! Они все об этом говорят, это не является там военной тайной. Я 49 дней был в Ровеньках, потом в Луганске, и за это время мне довелось общаться с сотнями людей из «ополчения». Им было интересно что-то узнать у меня, они старались меня переубедить. Когда были боевые действия, каждый день разгружали по несколько «Уралов» оружия, за ним постоянно ездили в Краснодон. Правда, и трофейного оружия было много. Когда захватили Лутугино и украинская армия оттуда ушла, «ополченцы» рассказывали, что там осталось много разбитой техники, десятки раскуроченных бронемашин, танков, но оттуда пять трофейных машин привезли, мины, патроны, 1200 литров бензина. Новенькие оттуда пригнали украинские трофейные «Уралы». А так в основном все из России, конечно. — Вы говорите, что «ополченцы» получают зарплату… — Да, от 400 долларов, минимум 100 долларов в неделю. Это расценки для низшего рядового состава, самые обыкновенные, минимальные. Мне говорили: «Ты вступай в ополчение и можешь не ехать на передовую, а здесь помогать — машины ремонтировать, на кухне что-то...». Низшим чинам среди казаков платят 20 тысяч рублей в месяц, офицерский состав получает больше. Платят наличкой. Правда, пока я сидел в плену, были задержки зарплаты, месяц приблизительно им не платили и они жаловались. Но осенью уже при мне им выдавали деньги. Приехал человек с ведомостью и всем раздал деньги. — А почему вас перевезли в Луганск? — Не говорили почему. Хотя на ушко мне там один сказал, что «домой будете ехать». Правда, после этого я там еще три месяца сидел. Перевозили меня, как всех, — на голову шапку надевают, а нам шарфы повязали, чтобы мы ничего не видели. Хотя все равно немножко видно было, что на улицах мало людей, мало машин. В Луганске тоже военное расположение, меня в подвал кинули и я там был один более двух месяцев. Меня тоже там водили на работу — убирать казарму, на кухне картошку чистить. Там легче уже было, там отапливаемый подвал… — В конце декабря состоялся большой обмен пленными, но вы в этот обмен не попали, вас освободили позже. Почему вас не было в списках? — Не буду вдаваться в тонкости, потому что обмены — очень деликатная тема, их подробности стараются не разглашать. Люди, которые находятся в плену или под арестом, военнопленные и гражданские, каждую минуту думают о том, чтобы освободиться. Да, моего имени не было в этом списке, меня отпустили по другой линии — конечно, благодаря стараниям родственников, знакомых, просто сочувствующих людей. У меня огромная благодарность к тем, кто это делал! — То есть, таким образом, вы подтверждаете, что в плену у «ДНР» или «ЛНР» находится намного больше людей, чем говорят сепаратисты? — Я думаю, что речь может идти о тысяче человек. Даже чтобы меня одного найти приложили массу усилий. Родственники поначалу не знали, в каком городе я находился. А что говорить о людях, которые не являются журналистами, например, у которых нет никого, кто бы их вытягивал. О них может не быть никакой информации. Любое подразделение сепаратистов может просто держать человека в подвале на всякий случай. Это товар, который имеет определенную ценность. Его можно поменять на услугу или на человека. В тему: 400 украинцев остаются по-прежнему в плену у террористов, — Семенченко — Вы довольно долго находились в плену и теперь можете сравнивать: что происходит, например, в Харькове, и на неподконтрольной Украине территории Донбасса. Какие выводы можно сделать? — Я был в плену 4,5 месяца, и это в определенной степени поменяло мое отношение к жизни. Раньше я иногда мог впасть в хандру, сетовал на жизнь. А после того, как побывал там, теперь думаю как прекрасна жизнь! Как прекрасна Украина! Здесь можно говорить все что угодно, не боясь, что кто-то тебя за это накажет. Человек не боится, что сосед на него настучит, и его побьют, закроют в подвал, а потом, может, выпустят, а может и расстреляют. При мне одного человека забили до смерти — за то, что он плохо относился к своей жене, якобы он ее побил. Совершившие это убийство не понесли никакого наказания. В Украине такого нет, и начинаешь это очень сильно ценить. Понимаешь, почему Запад так гордится своей демократией. На это есть основания. Свобода — очень большое достижение. И поэтому, когда я вернулся домой, то у меня появилось ощущение большого счастья. — По вашему мнению, возможно ли, несмотря на боевые действия, чтобы эта территория снова вернулась под контроль украинских властей? — Несмотря на все трудности, у меня есть вера в то, что все это преодолеется. Я верю, что Донбасс вернется в Украину, потому что как только оттуда уйдут россияне, вся эта система моментально рухнет. Потому что не будет оружия, не будет денег. Люди могут иметь другую точку зрения, но главное, чтобы они не доказывали ее с автоматом в руках. Со временем, увидев воочию, что на самом деле «укропы» не убивают детей и не распинают младенцев на фанере, донбассцы поменяют свое мнение.

Руслан Петренко (имя изменено) был проукраинским активистом в одном из городков возле Донецка, за что попал в заложники к террористам «ДНР» и провел в плену более месяца. Его рассказ. За это время он пережил столько, что хватило бы на целую книгу. Руслан шутит, что по его истории можно снимать кино, хотя летом ему было не до шуток. Лишь чудом мужчине удалось спастись от смерти. «Я участвовал во всех проукраинских митингах в Донецке изначально, когда еще продолжалась, как я ее называл, «война флагов». Очень хорошо помню первые столкновения в Донецке. Когда убили Диму Чернявского, мы тоже были рядом. Честно говоря, когда началась драка, просто успели сбежать оттуда, поэтому обошлось без травм. Что удивило, так это злая агрессия. Я не понимал, откуда она в людях. Такую злость надо же было в себе накопить… В тему: Заезжие «титушки» из России при поддерке гопников и «регионалов» убивали и ставили Донецк на колени Мы устраивали автопробеги за единство Украины. Причем для нашего маленького городка количество автомобилей было большим — несколько десятков. И никто не реагировал на это агрессивно, хотя у нас были украинские флаги, никто на нас не бросался. Потом появился офис «ДНР», начались бои в Славянске, Мариуполе. Тогда я понял, к чему все идет. Взял семью, какое-то имущество и вывез из города, а сам вернулся. В нашем городе долго было относительно спокойно. Я вел полуподпольную жизнь. Передвигался по улицам только вечером. Меня взяли за день до того, как все же решил уехать. Уже чемоданы с вещами стояли. Схватили прямо на улице. Думаю, один из исполкома увидел меня и позвонил боевикам. Подъехали две машины, из них вышли вооруженные люди, положили меня на землю, дали по почкам. Я, конечно, не сопротивлялся. Привезли в городской отдел милиции, надели браслеты. Там базировались боевики. Они не скрывали, что приехали из Славянска. Работали с ними и наши менты, которых примерно 30% перешло на сторону «ДНР». Некоторые из них меня давно знали, еще со школы, и было странно и даже дико, когда знакомые люди вдруг превратились во врагов и палачей. Меня обвинили в том, что я шпионю, что снимал на телефон, но этого, конечно, не было. Повели на допрос. Говорили, якобы им известно, что я «правосек» и создаю в городе партизанское движение. Не знаю, откуда они это взяли. Конечно, у меня была проукраинская позиция, ходил с флагами, но не более. Там были два страшных воина метр шестьдесят ростом, но очень свирепые. Я потом заметил такую ​​тенденцию: чем меньше рост, тем больше жестокости и неадеквата. Обещали, что если расскажу, кто мой командир, какие приказы получаю, то отпустят меня, но признаваться было не в чем. Тогда сказали, что передают меня в Донецк в СБУ, и там я заговорю точно: «Раз ты, сука, нет хочешь разговаривать, познакомишься с Мясником». Посадили в автозак, обитый изнутри жестью. Повезли вместе с каким-то парнем. Приехали мы ближе к вечеру. Меня заперли в карцере. Совсем без света, полная темнота. Там сидели двое парней, как я понял, очень избитых. Один постоянно стонал, ему было плохо. Он был пожарным, но так и не рассказал, за что его забрали. Сидел уже неделю почти без пищи. Ночью в коридоре услышали какие-то голоса, и тогда ребята стали волноваться. Думали, что это пересменка; пожалуй, сейчас начнется. Затем действительно открылась дверь и в камеру зашло некое страшное чмо. Коротенькое, уродливое, косоглазое, с кривыми зубами. Позывной Мясник. Стал называть фамилии и спрашивать, знаю ли таких. Я никого не знал. Он ушел, и ребята выдохнули. Сказали, что мне очень повезло, потому что обычно с заложниками происходит «ночной разговор». Затем я услышал, что это такое. Всю ночь раздавались нечеловеческие крики. Кого-то по коридору тащили. Они всегда почему-то били людей по ночам. Или потому, что никого из начальства не было, или перед ними задача такая стояла… Этот Мясник получал удовольствие от пыток. Бил всех, отрабатывал удары на людях. Рассказывали, что час бил какого мужчину за мародерство. Замучил до смерти. Затем был такой случай: привели пленных ребят с замотанными глазами. Одному из них «ополченец» ради интереса стрельнул в ногу из «калаша». Стояли и ржали, а тот кровью истекал… На следующий день дошла до меня очередь для допроса. Допрашивали двое. Четко играли в хорошего и плохого полицейского, пытались разговорить. Спрашивали, кто мой куратор. Потом рассказывали о зверствах украинской армии: как в Славянске мальчика распяли, как женщину привязали к танку и таскали по дороге, как по фронту ездит бронемашина с холодильником и забирает органы у раненых солдат… Долго рассказывали, я так и не понял, зачем. Беседовал с ними очень осторожно, потому что знал, что расстреливают и за меньшие «грехи», чем у меня. Дальше меня перевели из карцера, стало уже полегче. Посадили в общую камеру, там было 15 человек. Спали на картонках. Свет был. В туалет ходили в баночки. Были смены, когда можно было попроситься в туалет, а были такие, которые били, когда ты что-то из камеры просил. Сидели там вместе женщины и мужчины. Причем четыре человека из самой «ДНР». Попали туда по доносу. Одна женщина из Славянска, работала в исполкоме. Ее взяли за то, что кому-то по телефону сказала, что на Донецк, пожалуй, будут нападать, и ее обвинили в шпионаже. Семь дней провела в камере без допроса. Я спрашивал: как так, это же 37-й год, и они отвечали, что Игорь Иванович — очень грамотный человек, что он во всем разберется. Еще там были бизнесмены. Их почти не допрашивали и не били. Просто держали некоторое время, чтобы они считали за счастье отдать деньги и, выйдя на свободу, уехать оттуда. Был один такой, что помогал «ДНР», возил на блокпосты сигареты, еду. Ехал как-то с перегаром за рулем. Они увидели, что бухой, и забрали машину, хотя он им два месяца жратву доставлял. Стал спорить — бросили в камеру. Сидел уже девять дней. Еще один, тоже сторонник «ДНР», подошел к блокпосту, спросил, какие планы дальше, будут ли наступать на Киев. Его приняли как шпиона. Был также неудачник — косил дома траву для кроликов вечером, увидел, что кто-то ходит по двору. Бросился к нему, а это «дээнэровец». И его забрали за нападение на солдата! Били очень. Синяк на полтела, нога почернела. В тему: Зачем террористы взрывают на Донбассе железную дорогу Были и патриоты Украины. Одного парня забрали за комментарии в интернете. Он неделю пробыл в карцере, потом его перебросили в нашу камеру. Сидел 15 суток. Позже привели еще двух: женщину и мужчину из «Батькивщины». Потом их забрали на допрос и пытали. Мы слышали их крики. Там вообще каждую ночь кто-то кричал. Одна женщина сидела за проукраинскую позицию, ее сдал человек, с которым она не хотела встречаться. Очень опрятная, имела свой бизнес. К ней приехали в офис, устроили обыск. Конфисковали деньги, компьютеры. В одном из ноутбуков нашли в истории браузера, что она просматривала новости о батальоне «Донбасс», о Семенченко. Этого оказалось достаточно, чтобы обвинить в том, что она националистка. Пообещали расстрелять. Мне было очень ее жаль. Женщина никак не могла поверить, что такое происходит в Донецке. Настроение у всех, конечно, были плохим. Все думали, расстреляют их или нет. Пленные из «ДНР» говорили, что за украинский флаг в Славянске расстреливали. Но утешали, что в Донецке такого не будет. Кормили плохо: каша с морковью, хлеб, но никто не ел, есть там не хотелось. Только воду пили. Была очень плохая вентиляция, не хватало кислорода. Дальше началось самое страшное. Меня вызывали на допрос и сказали, мол, знают, что я якобы поддерживал украинских солдат в Крыму и отговаривал их переходить на сторону России после того, как там началась оккупация. Там действительно один мой знакомый служил, общались с ним по телефону, когда все началось. И выяснилось, что на меня тоже донесли: один наш общий знакомый написал в «ДНР», что я враг России. Я сказал, что хотел просто поддержать своего друга. Тогда он позвал часового и приказал меня расстрелять. Тот ругал, говорил, что я, наконец, сдохну. Я попросил его снять наручники, чтобы перекреститься. Он не снял. Сказал, чтобы шел по коридору. Щелкнул затвором. Мне тогда стало так жалко детей, что они меня больше не увидят. Но часовой не выстрелил. Подождал, потом стал материться и отвел обратно в камеру. Я после этого долго не мог разговаривать. Люди в камере испугались. Тогда всем записал свой ​​адрес и телефон жены. Чтобы, когда кто выйдет на свободу, рассказал ей, где сидел и что со мной произошло. Написал прощальные слова, чтобы растила детей и рассказала им, каким я был. Не верил, что вырвусь оттуда. Потом меня еще с одним парнем забрали из камеры, снова сказали, что везут на расстрел, но повели на улицу. Там ждал автобус, стояло еще 15-20 заложников. Нам объявили, что присудили по 30 суток окопов. И повезли в Снежное. В Снежном затолкали в какой-то вольер возле их штаба. В нем было еще человек 25 Вместе с нами — почти 50. Спали на полу по очереди, места не хватало. Кормили сносно. Здешним было лучше — им приносили продукты родные. В плену были разные. Много наркоманов и пьяниц. Были и просто случайные люди. Кто-то вышел в магазин и попал в руки патруля. Кто-то сидел по доносу. Все мы были рабами, которые должны копать траншеи. Тогда я хорошо рассмотрел вооруженные формирования. Видел, что у них куча оружия, оно все новое, в смазке, что техника, в очень хорошем состоянии. Ездили постоянно российские «Уралы». В нашем вольере была очень плохая атмосфера, много гопников, бродяг, преступников. Был один реальный шизофреник, больной местный дурачок. Над ним все издевались, били, не давали есть. Я говорил охране: зачем вы его держите, сумасшедшего, его тут убьют. А мне отвечали, что он собирался растяжки ставить. Приходилось с ним делиться пищей, потому что у него все отбирали. Еще один дед сидел — все время кашлял. Все решили, что он туберкулезник, заставляли сидеть в углу, кричали на него, если он пытался ходить, есть не давали. Я спросил, болен ли он на самом деле. А он говорит: «Да, а ты что думаешь, другие не больны? Такие же». Ночам было очень холодно. Это же степи. Все в шортах и футболках, ночью спали в обнимку, всем скопом. Затем у одного парня, которого очень избитым из Донецка со мной привезли, вдруг начались конвульсии. Мы стали звать фельдшера. Сначала охранники не хотели никого присылать, кричали нам, чтобы мы закрыли рты. А у того бедолаги пена изо рта. Врача все же привели. Он сделал укол, избитого куда-то забрали. На следующий день сказали, что повезли в госпиталь, но он, скорее всего, умрет, у него надорвана печень. На следующий день меня и еще нескольких ребят повезли грузить трупы «ополченцев» в морг. Это было страшное зрелище. Там было очень много тел, лежали без холодильников. Мы забрали оттуда 12 трупов, тех, кого узнали и хоронили родные. Тела очень повреждены взрывами, обгоревшие, с оторванными частями. Меня сразу стошнило, ничего не мог сделать. Вонь страшная. Женщина, которая там работала, сказала, что за один день обычно их поступало несколько десятков. Но были дни, когда и больше сотни. Затем приехал так называемый покупатель и нас стали разбирать по различным пунктам на работу. Мне «повезло» — я попал в Степановку. Это тот поселок на границе, который позже был полностью разрушен. Там шли ожесточенные бои. Пока нас везли, я впервые увидел войну. Сожженную технику, воронки от снарядов, разбомбленные блокпосты, обгоревшие дома, чьи-то вещи на дорогах. Рядом постоянно слышались обстрелы, длился бой на Саур-Могиле. Нас называли «робокопами», потому что мы были рабами и вынуждены были копать. Каждая рота взяла себе нескольких пленных для работ. Мне повезло, что попал к более-менее нормальным людям. Боевики провели нам инструктаж, как прятаться от мин, как не погибнуть во время обстрела, куда бежать, где бомбоубежище. Говорили так: услышал выстрел — жди 10 секунд, если слышишь свист, следовательно, летит к тебе, падай где стоишь, прячься в любую щель. Обстреливали нас много, поэтому мы постоянно прятались от осколков. Смертность среди «робокопов» обычно примерно 30%, но у нас никого не убило. Хуже было в Мариновке, там очень жестко бомбили. Мы копали окопы там, где они думали, что будет наступать украинская армия. Укрепляли направление. Работали по 14-15 часов в день. Кормили нас так же, как и боевиков. Под вечер начинались судороги, лопаты не могли держать. В сравнении с Донецком было более человеческое отношение. Потом я понял, почему. Когда нас передавали Степановке, никто не сообщил, за что нас поймали, там не знали, что я проукраинский активист. Сказал, что меня забрали за то, что поймали пьяным на улице, как и большинство пленных. Поэтому нас считали почти своими. Больше не издевались, не били. Позволяли отдыхать. Мы жили в не худших условиях, чем бойцы «ДНР». Взяли себе в доме одеяла и что подстелить. Переоделись. Все село оставалось пустым. Коровы бродили по улицам. Люди все сбежали, остались только две бабушки. В Степановке стояли боевики из Славянска, которые оттуда отступили со Стрелком. Был среди них один дезертир с ВСУ, из Николаева, ребята из Донецка, из Енакиево. Наблюдая за ними, я понял, что примерно 60% из них — это низкоквалифицированные рабочие, люмпен-пролетариат, до 25% — уркаганы, еще 15% — более или менее образованные, интеллигентные люди. Потом мне опять повезло. Боевикам понадобился повар. Они спросили, кто умеет готовить, и я сказал, что умею. Меня взяли поваром, поэтому я больше не копал окопы на передовой. Были мысли, как бы убежать к нашим, они стояли рядом, но это было очень опасно. Кругом были растяжки. Конечно, боевики никого из «робокопов» не отпускали. Я разговаривал с другими пленными, и они рассказывали, как им дали 15 суток работ, а работают они уже по 40. Отпускали только тех, за кого платили выкуп родные. Меня боевики постоянно уговаривали брать оружие и воевать. Говорили, что мне об этом стоит подумать, потому что нужно защищать свою землю от «хунты». Обещали платить 20 тыс. рублей ежемесячно. Что меня очень удивило — их уверенность в том, что они воюют с фашистами. Какая-то фанатичная вера. Все они верили в истории о распятых мальчиках, рассказывали, как вырезали весь Красный Лиман, как всех изнасиловали и убили в Славянске. Все они не сомневались, что это правда. Помню, как они пошли «брать укров». Их не было целый день. Вернулись злые, материли командиров, хотели избить ротного. Потом я узнал, что одна их рота полностью погибла. Наши будто-бы отступили, оставили им высоту. Они зашли, а там окопы по 30 см глубиной, блиндажи накрыты тоненькими веточками. Муляжи. А высота пристреляна. И там всех накрыло артиллерией. Тремя снарядами убило более 60 боевиков за несколько секунд. Я хорошо выполнял свою роль повара. Они относились ко мне неплохо. Даже по-дружески. Поэтому, когда мой срок истек, просто пошел к командиру и попросил меня отпустить. Меня вывезли в Снежное и просто высадили там на улице. Без документов, без денег. Как я потом выезжал из города — это особая длинная история. Но в конце-концов выехал через несколько дней.

«На любой войне тебя «берут», потом бьют, и лишь потом начинаются разговоры… Плен в Славянске — это детский сад в сравнении с Луганском». Журналист Юрий Лелявский побывал в плену в Славянске и Луганске. Об увиденном, пережитом и том, как это его изменило. С Юрием Лелявским — львовским журналистом, внештатным корреспондентом телеканала ZIK и фрилансером других медиа, мы познакомились в июле. Ниже — интервью, в котором Юрий рассказал о 15 днях плена у боевиков «ДНР» в Славянске Донецкой области, а также опыт работы в горячих точках на Майдане и в Крыму. За день до запланированной публикации стало известно, что Юрий снова в плену — на этот раз у «ЛНР», как потом выяснилось — на долгих два с половиной месяца. В целях его безопасности мы не печатали первую часть интервью, и теперь вниманию читателей — уже два «элемента биографии» Юрия Лелявского, которому пришлось лично пережить все «горячие» и болезненные эпизоды новейшей истории Украины. И — сохранить оптимизм. “- Юрий, до событий этого года вы имели опыт работы в горячих точках? — И да, и нет. На самом деле, говоря «да» — я, скорее, иронизирую. Первым таким случаем для меня стало 9 мая 2011 года, когда во Львове возле холма Славы — места, где похоронены погибшие во время Второй мировой, произошла стычка между «националистами» и львовскими ветеранскими организациями. Недовольные бросались камнями, в том числе и в милицию… А журналисты стояли посередине. Тогда я впервые понял, что иногда не все от тебя зависит. И порой надо думать не только о снимаемом кадре, но и о том, как голову прикрыть. Конечно, в сравнении с тем, что мы пережили недавно — это мелочь. — Вам приходилось попадать в опасные ситуации на Майдане? А в Крыму? — На Майдане, когда штурмовали Украинский дом, меня облили водой — получил воспаление легких. А 19 февраля — об этом не все знают — «беркутовцы», стоявшие в центре Майдана, под «Глобусом» возле стелы, отбивались от майдановцев камнями и… «коктейлями Молотова». Я делал там фоторепортаж. Ну и по ходу попал под «бомбардировку». Камни, брусчатка, арматура, которые бросали в майдановцев силовики, стучали по каскам и как дождевые капли билиась о металлические щиты. Впрочем, майдановцы отвечали не менее ожесточенным «огнем». А еще начали падать гранаты со слезоточивым газом. Только противогаз и спасал. Снимать вообще почти не было возможности, из глаз — слезы, дышать трудно, следишь, чтобы тебя “молотов" не попал, по щиту камни стучат, кого-то ты со стороны поддерживаешь, кто-то поддерживает тебя, а тут еще из поцарапанной руки кровь стала сочиться, потому что «молотов» правую ладонь обжег. А примерно в 12 часов «бой» прекратился, со сцены начали призывать к переговорам. Я решил, что на сегодня это все, и пошел обратно в больницу долечиваться, потому что в то утро сбежал из палаты. От того, что надышался газа, мои легкие, еще не вылеченные после воспаления, дали сбой, снова поднялась температура, и утро 20 февраля я провел в больнице, еще тогда не зная, что на Институтской снайперы убивают людей. Кто знает, возможно это воспаление, из-за которого я остался в больнице, мне жизнь и спасло. Впрочем, мои так называемые «ранения» — это все-таки мелочи по сравнению с жертвами 20 февраля и тем, что произошло в Крыму и на Донбассе… Я имел возможность сравнить эти опасности. Сразу после Майдана был Крым… Ну, тот знаменитый десант «зеленых человечков». Крымские приключения начались для меня еще по дороге. Проводница предупредила, что вагон будет проверять местная крымская самооборона. Ночью они зашли, спросили, нет ли здесь иностранцев или журналистов. А именно их и ехал почти весь вагон, были журналисты даже из Чили. Но проводница сказала, что здесь таковых нет. Как только я вышел из поезда в Севастополе, меня сразу, прямо на перроне обыскали люди с шевронами «кубанское казачество», видно, обратили внимание на мой огромный рюкзак. В карманах у меня лежали майдановские бейджики, но они не поняли, что это. Узнав, что я журналист, старший патруля сказал: «Заклинаю тебя, пиши только правду». Они были более или менее адекватными. Затем у моего отеля — снова обыск, уже «самооборона Крыма». Помню, я еще несколько вызывающе с ними говорил, шутил — не понимал, к чему это может привести. Мне пришлось осторожно снимать, а для одного сюжета даже повесить георгиевскую ленту — с ними на самом деле ходил весь город. Я так и сказал в сюжете: «Чтобы снять, что происходит здесь, украинский журналист должен ее надеть». А еще в Крыму произошел у меня такой «прикол». Кто-то сказал мне, что неподалеку воинская часть, где воины остаются преданными Украине. Поехал туда, на заборе увидел нарисованный трезубец — подумал, что точно наши. Говорю: «Ребята, я из Львова, что у вас здесь происходит, как оборону держите?». Ко мне вышел человек в балаклаве и говорит: «Слушай, иди отсюда по-хорошему». Ошибочка вышла. Ну, я и стартанул оттуда. У меня еще камера была включена — так потом показал это на ZIK. Я все видео снимаю сам, без оператора. Когда записывал на камеру захват русскими солдатами части украинской морской пехоты в Перевальном, тоже без приключений не обошлось. Моя камера — довольно «недальнобойная», поэтому мне надо было подойти ближе к части. Один из солдат сказал: «Не подходи, не снимай». Мои доводы о «зуме» не помогли, он лишь замахнулся автоматом по камере. Я решил подняться на холм: военная часть находится в долине, а я хотел всю панораму снять. Там я увидел российских военных — перед тем, как захватывать наши части, они где-то выше располагают снайперов и минометные расчеты. Если украинцы будут оказывать сопротивление, то сверху их «накроют». До сих пор помню тот момент: крымские холмы, утро, тропа ведет через густой колючий кустарник, я дерусь наверх и вдруг фиксирую сбоку солдат, идущих «цепью» один за другим. Я накинул капюшон, прижался к дереву, черный ствол слился с моей черной курткой и, к счастью, они меня не увидели. То, вероятно, были бойцы разведроты, поскольку были одеты в маскхалаты; они медленно «проплыли» мимо меня, как в фильмах о войне. Иначе это могло закончиться очень плохо: одно дело, когда солдат на людях внизу замахивался на мою камеру, а другое — когда журналист попадается военным в лесу. Но все равно, Крым для журналиста был значительно безопаснее нашего «Юго-Востока». — Там вы сразу попали в плен? — Нет, кое-что успел увидеть и снять… Я прибыл в Донецк и сразу понял, как там все непросто. Сначала пошел к баррикадам возле ОГА. Там они, как и на Майдане, имели в большей степени символическое значение. Я спросил «ополченцев», можно ли снять баррикады на камеру. Они согласились, если снимать без лиц. Поэтому я начал снимать, и им, наверное, показалось, что я не выполняю условия. Они пытались отобрать камеру. Началась ожесточенная схватка, мы все попадали на землю, и я до сих пор удивляюсь, каким образом камеру у меня все-таки не отобрали. Какой-то командир сказал, чтобы мы прекратили — я ему объяснил, что лишь хотел снять видео. В таких ситуациях, когда надо договариваться, журналисту важно иметь актерские способности. Кстати, даже наша борьба частично записалась и попала в мой сюжет. В тот же день мы поехали на первую тренировочную базу теперь уже знаменитого батальона «Донбасс». По дороге я везде видел пустые блокпосты. Один человек сказал: дальше стоят люди с автоматами. После событий под ОГА я весь напрягся, вынул флешку из камеры… И действительно, вижу, стоят — с оружием, в камуфляже. А потом в глаза бросается наш флаг, красные береты — это Нацгвардия. Я как буд-то попал в 1945-й и почувствовал то, что чувствовали люди, когда нашу землю освобождали от немцев, — я был рад, потому что думал, что там стоят представители «Оплота» (одн аиз организаций боевиков «ДНР». — ТК). Потом поехал в Славянск, и уже совершенно точно понимал, что там надо работать очень аккуратно. Психологически готовил себя к тому, что, возможно, со мной что-то случится. Написал черновики смс-ок для редакции и родных, на разные случаи. Например (Юрий показывает смс в телефоне. -ТК): «Да! Я в Славянске, если долго не выхожу на связь, поднимайте кипишь :)». Еще одна была: «Попал в плен в Славянске». Но ни одну отправить не успел. — Как Вас задержали? — Я заранее подготовился к поездке в Славянск: нашел знакомых моих знакомых, чтобы ехать к кому-нибудь местному. Этот этап подготовки всегда нужен, а в военной журналистике — крайне. Меня ждали даже несколько человек — девушка, женщина постарше и парень. Я все думал, кого лучше взять в проводники… Взял женщину, и здесь несколько ошибся. Когда мы пришли в центр города, у нее начался конфликт с местными солдатами-ополченцами, и таким образом к нам уже было привлечено внимание. Я подошел к людям на барикаде, спросил, можно ли снять, а они видели тот спор… Ну и все — я был задержан. В плену был 15 дней. Это как классическая «админка» при Союзе, когда алкоголиков сажали «на 15 суток»… Я еще в начале пытался, как говорят молодые, с ними дергаться, спорить… Показывал журналистское удостоверение, говорил, что пришел к ним по аккредитации. В паспорте увидели львовскую прописку, хорошо, что не пересмотрели видеозапись, где на последнем кадре был мой стендап с примерно такими словами: «Я нахожусь в Славянске, центре сепаратизма...». Они отобрали телефон и камеру, сказали «Ладно-ладно, не волнуйтесь, пройдемте и разберемся». Когда после задержания меня привезли в помещение СБУ, там был человек (его лица я не видел) с явно русским произношением. Он спросил: «Кого вы там привезли?». Ополченцы говорят: «Вот, под журналиста косит». Тот, кого я считаю русским, в ответ: «Ну тогда в подвал его». Вот он единственный, кого я видел с русским произношением. Все охранники и те, кто меня удерживали, были жителями Донбасса, многие именно из Славянска. Сначала меня завели в большую камеру, где было много людей. Там я увидел журналиста Сергея Лефтера. Пленным запрещали говорить, но мы шепотом общались с Сергеем и другими заключенными. Я познакомился с очень хорошими ребятами Пашей Юровым и Дэном Грищуком — теми деятелями искусства, которых так долго не могли освободить… Их задержали в один день со мной — 25 апреля. Они сами родом из Донбасса, только в тот день приехали посмотреть, что творится в Славянске, вели себя совершенно мирно… К ним прицепились только за желто-синий флаг. Когда я вышел из плена — был уверен, что их освободили, ведь из нашей камеры их куда-то перевели. Войну я не видел, но слышал. Три дня со мной в камере сидел полковник Вооруженных сил Украины, и он объяснил мне, как на слух определять виды легкого стрелкового оружия — автомат, пулемет… Я воспринимал звуки выстрелов, как музыку: раз стреляют, значит, армия приближается и нас должны освободить. И наоборот — так грустно становилось, когда стрельба прекращалась. Но с другой стороны понимал, что для нас приход армии представлял и опасность: в подвалах был хаос, охранники бегали туда-сюда, и в случае чего могли значительно жестче отнестись к нам, или просто — застрелить. В тему: В Славянске вместе с депутатом Рыбаком был замучен 19-летний активист Евромайдана, студент КПИ ***… Часто реальная картина очень отличается от того, что Вы читали в СМИ об этом раньше. — То есть, по-Вашему мнению, украинские медиа на тот момент, когда Вы оказались в Славянске, освещали ситуацию на Донбассе необъективно? — Иногда — очень необъективно. Прежде чем ехать туда, я много статей прочитал. В большинстве писалось примерно следующее: «Небольшая кучка людей терроризирует весь город»… Я думал, что так и есть: какая-то фигня творится — такой большой город Славянск и несколько террористов… А на самом деле на тот момент за «ДНР» было много местных жителей. Сейчас, конечно, иначе, когда начали «Градом» обстреливать. Тогда местные надеялись, что Россия их быстренько примет, как Крым. Некоторые СМИ писали о жителях Донбасса как о грубых невеждах, будто там быдло одно живое — это тоже неправда. И вообще контекст журналистских материалов такой был: «Вот мы сейчас придем, за три дня их завоюем». Писали то, что террористы плохо вооружены, а они изначально имели много оружия. Теперь освещают более объективно, а тогда явно преуменьшали опасность по неизвестным причинам. Видимо, просто по незнанию. Кроме того, часто публиковалась просто недостоверная информация. Как-то в подвал ко мне зашел кто-то из охранников и на ноутбуке показал какой-то сайт (не запомнил, какой именно) с новостью «Украинская армия ведет бои в Славянске и он через пару часов будет взят». А в это время у нас была полная тишина. Может, тогда наши просто где-то прорвались через блокпост, и кто-то радостно поспешил отчитаться, а журналист информацию не проверил. Зато на некоторых важных вещах журналисты внимание не акцентируют. Например, на том, что от этой войны страдает действительно много мирных людей. Не надо радоваться каждому выстрелу, который «приближает нас к победе». Этот же выстрел означает смерть, и это большой вопрос, будет ли она чем-либо оправдана. — Как психологически защитить себя, если плен все же случился? — Во-первых, надо помнить, что если вы попали в плен — это не конец жизни, а элемент биографии… Лучше воспринимать происходящее, как фильм, участник которого — ты сам или кто-то на тебя похожий. Важно верить в это, и тогда кино закончится — ты встанешь и пойдешь. Рано или поздно так и будет. Во-вторых, надо осторожно общаться с охранниками, пытаться любыми путями избежать конфликта. Не реагировать на оскорбления. Если в твой адрес звучат плохие слова — пойми, оскорбляют не тебя, а ​​какого-то его абстрактного врага, против которого этого человека настроили. В плену надо ставить перед собой психологический щит. Пленители тоже уважают твердость. Если человек спокоен, порой это даже может вызывать нечто вроде уважения у тех, кто его пленил, и наоборот — нервозность может им же передаться. Это знают уголовники — ведь они осознают, что за свою деятельность однажды они могут быть арестованы… Когда «малолетка» с автоматом тобой руководит и обо всех вопросах, даже элементарном походе в туалет — надо его просить… Многим с этим трудно мириться, но ни в коем случае не надо конфликтовать. Из своего опыта знаю, что первые 2-3 дня желательно поменьше о чем-либо охранников просить. Лучше воздержаться и понаблюдать, кто из них более адекватен, более лоялен. А затем аккуратно вступить с ним в определенный психологический контакт, и тогда, возможно, он поможет хоть как-то. Не выпустит, конечно, но может принести чай в холод, например. Меня в плену вообще не били — по каким-то причинам. А другим пленным крепко доставалось. Если бьют, желательно терпеть молча, насколько это возможно. Потому что когда пленные сильно кричали: «Больно!», то охранники добавляли жару со словами: «Сейчас покажу тебе, что значит больно». А когда ты — их боксерская груша, будешь молчать и терпеть и не будешь двигаться, они тебя оставят. Надо помнить, что садисты — явные и латентные — есть в каждой армии. И особенно на таких войнах, на необъявленных. Там чуть ли не все — недовольны жизнью. В тему: Заложники и террористы так называемой ЛНР: бессмысленный… — Степень опасности во время вашей работы возрастала в геометрической прогрессии… — Да, как и события в нашей стране за последние полгода. Когда я видел, как горит улица Грушевского, то думал: хуже быть уже не может. А потом все это одно за другим… отжали Крым, теперь восток… Остается только один вопрос: что может быть дальше? — Каким вы видите выход из ситуации? — Если воевать — то правильно. Тупо обстреливать города, где есть сторонники «ЛНР » или «ДНР», нельзя. Потому что снаряды попадают всюду. Обстрелы — это подарок Путину. Будут находиться другие добровольцы для «ополчения», которые будут верить, что защищают мирных людей от украинской армии. Я считаю, что нужны переговоры. Они необходимы были изначально. Надо было таки выяснить, чего хотят те, кто поддерживает «идею Новороссии». Ни одно наше правительство не слушало жителей Донбасса. В «ДНР» не только Гиркин, там есть люди гуманитарных профессий. Каждая война состоит, в том числе, и из переговоров. А кто говорит, что с террористами их вести не надо, или не понимает ситуацию, либо ему война чем-то выгодна. В тему: Логика принципа «Никаких переговоров с террористами» Крайне важно защищать границу — потому что мы давим здесь, а через дырки просачиваются новые танки. Мы уничтожили вражеский пулемет — на следующий день на его месте появляется новый. Все пулеметы России мы не уничтожим, лишь напрасно потратим много денег. Уже хватит воевать. Я собираюсь снова ехать на Донбасс. Там творится история нашей страны. В истории есть плохие и хорошие эпизоды, этот — плохой, но его очень важно увидеть. К тому же именно в том подвале, где я сидел, осталось много людей — моих товарищей, и есть возможность их оттуда извлечь. Я сегодня говорил с людьми, которые имеют влияние… Это очень сложные переговоры. Но нужно говорить, в том числе, и с противоположной стороной, применять все возможные методы. После такой ситуации, в которую я попал (в плен. — ТК), каждый, я думаю, хотел бы как-то помочь. Я чувствую, что использовал еще не все шансы. Конечно, я боюсь, страх никуда не делся, такие события очень сильно влияют на нервную систему. Но попробовать надо. Если все-таки не я поеду, то буду давать инструкции. Есть много идей по созданию общей организации, которая помогала бы освобождать пленных, поскольку до сих пор все действия очень распылены”. *** 24 июля, накануне запланированной даты публикации интервью, стало известно, что Юрий Лелявский вторично попал в плен. Юрий успел послать смс-сообщение коллеге Владу Якушеву: «Везут в Перевальск. К Козицыну». После этого связь с ним пропала. В конце июля стало известно, что журналист жив и находится в подвале Луганской облгосадминистрации. С тех пор никакой информации о состоянии и местонахождении Юрия Лелявского не поступало до 11 октября, когда заместитель главы Днепропетровской облгосадминистрации Борис Филатов сообщил, что Юрий Лелявский был освобожден из плена в числе шести военных при содействии генерал-полковника Владимира Рубана. Через несколько дней после освобождения, когда Юрий уже находился в Киеве, мы смогли задать ему несколько вопросов о его втором донбасском плене. Освобождение из луганского плена. В центре — Юрий Лелявский — Юрий, как в этот раз Вас задержали? Это были именно представители «ЛНР»? — Я пока не хочу рассказывать подробно обо всех обстоятельствах плена, там остаются еще два человека, которые находились со мной, это может им навредить. Люди, которые нас удерживали — очень эмоциональные, они все воспринимают остро, на грани. Каждое мое неосторожное слово может навредить другим пленным. Могу рассказать следующее. Мы ехали на машине вчетвером — я, священник Валентин Серовецкий, водитель Сергей Захаров и волонтер гуманитарной миссии из Крыма Гайдей Ризаев. Мы уже были на территории «ЛНР», проехали город Красный Луч — там были «ребята» так называемого атамана Николая Козицына. Этот Козицын сейчас все больше уходит в «свободное плавание», и сами руководители «ЛНР» порой не знают, что с ними делать. Он — это своего рода Сашко Билый — атаман, что в условиях революции стал «народным мстителем». Формально в «ЛНР», но действуют по своим правилам. Нас задержали, забрали документы. В тему: «Героев Донбасса» в России ждет жесткая «зачистка» — Вы поехали на Донбасс как журналист, от ZIK? — Нет, у меня была договоренность с одним киевским телеканалом. Хотя для ZIK я также бы сделал видео. — Где вы находились в плену? Все время в Луганской ОГА? Как с вами обращались? — Я находился во многих местах: сначала в Перевальске, потом еще где-то, в конце — в Луганске. Относились по-разному. Сначала жестко, потом лучше. Было и так, что не кормили пять дней — но это нормально, ведь воду давали. Надо понимать, что на любой войне тебя “берут”, потом бьют, и лишь потом начинаются разговоры. В прошлый раз я вам говорил, что нормальные люди там тоже есть, пусть это кого-то и удивляет. И вообще — там очень разные люди. Были и гуманные — которые предписывали прекратить жесткие допросы, разгоняли особо рьяных «допросчиков». А вообще, говоря о двух моих задержаниях, могу сказать, что Славянск — это детский сад в сравнении с тем, что было в Луганске. — Почему вас так долго не выпускали? — Сначала меня принимали за военного, за разведчика и вообще за диверсанта, поэтому не собирались менять, угрожали расстрелом. Но я доказал, что являюсь журналистом — они по интернету посмотрели, проверили. Еще в начале я говорил им: «Если всплывет, что вы убили журналиста и священника, это будет минусом для вашей идеологии». Потом мне сказали, что меня, возможно, обменяют на российского журналиста Андрея Стенина, который пропал без вести. Когда нашли тело Стенина, заявили, что их обмен задерживается, и я ждал новых вариантов. Священника, которого задержали вместе со мной, выпустили раньше — кажется, ему помогли знакомые, возможно, за выкуп. Освобождением Захарова и Ризаева никто не занимался, их не было ни в каких списках — ни в украинском, ни в “ЛНР”-овских. Я попросил внести их в списки. Очень надеюсь, что в следующей партии их тоже обменяют. Моим официальным освобождением занимался Владимир Рубан. Во время перемирия начались обмены «всех на всех». Меня обменяли вместе с украинскими военными, скорее всего, на боевиков «ЛНР». После освобождения нас на несколько дней повезли в Днепропетровск, теперь я в Киеве. Через пару дней собираюсь, наконец, поехать домой, во Львов. Но до того, как меня освободили, меня расконвоировали, и я успел увидеть окруженный Луганск. — Что это значит — расконвоировали? — “Тюремщики” мне сообщили, что я внесен в список обмена и за меня просил даже второй Президент Украины Леонид Кучма. Сказали ждать, что обмен будет скоро. Я не очень поверил, потому что столько раз все срывалось. Даже начал планировать побег. Может, они что-то такое почувствовали или кто-то понял мои настроения. Мне хотелось их убить, бывало, в подвале только об этом и думал. Даже представлял, как буду искать в оптический прицел людей в кубанках… Вдруг мне предложили это расконвоирование. Кто-то из их сказал: «Давай я попробую тебя расконвоировать, и к тому времени, когда начнется обмен, покажу другой Луганск, чтобы ты не думал, что мы здесь звери». По сути, я был вроде как под «домашним арестом». Перед тем мне напомнили, чтобы я не делал глупостей и «не становился на лыжи», потому что обмен будет, огонь прекращен, и бежать уже смысла нет. Меня уже под символическим присмотром вывели в город, но при этом контролировали, возили ночевать по различным помещениям. Я мог убежать, но интуитивно почувствовал, что обмен таки будет, и лучше его дождаться, а не снова попасть к какой-нибудь группе боевиков или на мину. Однажды я ночевал в заброшенном из-за войны ночном клубе. Это был такой сюрреализм, как в кино: зеркала, кожаные диваны, пилоны, где раньше танцевали стриптизерши, полная тишина и только эхо моих шагов, а за окном — стрельба. Мне кажется, “ЛНР”-овцы чувствовали определенную вину, что ни за что меня продержали более 50 дней. Моему расконвоированию могли помочь и местные журналисты, которые, еще когда я был «зеком», пытались как-то помочь. Они просили за меня комендатуру «ЛНР» — это была некая журналистская солидарность. Нормальные люди там тоже есть. Я благодарен всем, кто мне помог, и Кучме тоже. Все это вместе сработало. Но такая «послабуха» и свобода была только в конце. В начале все было не так мажорно… За неделю пребывания в городе я, как говорится, «оттаял». По крайней мере, желание убивать прошло. Хоть это хорошо. — Вы увидели оккупированный Луганск, местных жителей… Какие впечатления от всего этого? — Я ходил по улицам, минуя патрули, слушал разговоры местных жителей. Я впервые увидел, как выглядит окруженный город. Окна, где еще ​​сохранилось стекло, заклеены крест на крест бумажными полосками. Как в фильмах про 1941 год. Магазины не работают. Витрины разбиты. Под ногами разбитое стекло, осколки мин, на тротуаре — воронки от снарядов. Все эти пустые улицы, нет света и воды, связи, только стаи перепуганных, контуженных от взрывов бездомных собак и иногда на джипах патрули ополченцев… И ни одного человека… Гейстебург, город-призрак… Как местные выживали? У них все сводилось к поиску — где достать хлеб, воду, сахар. Денег у большинства людей уже не было, происходил натуральный обмен. Луганчане собирались в трех местах — выдача воды, выдача гуманитарной помощи и места, где иногда появлялся мобильная связь, туда сразу приходило много людей. Иногда до двух сотен. Я хотел понять настроения людей — слушал разговоры, будто местный, не говорил, что я журналист. Главное в настроениях — страх, потом обида на нынешнюю украинскую власть. Я бы не сказал, что там держат зло на Украину — они к ней имеют где-то такие же чувства, как и мы, прожили здесь большую часть жизни. А вот тем, кто сейчас в Киеве у власти, там отношение очень отрицательное… — А за пределами города что-то успели увидеть? — Да. Невероятно сильно меня поразили места недавних боев. Мне удалось попасть в поселок Хрящеватое, где еще ​​несколько дней назад стояла украинская армия. Затем наших оттуда выбила «ЛНР». Что я там увидел? Это некий апокалипсис… Почти полностью разрушены дома, уцелевшие, — без стекла и крыш. Некоторые руины еще дымят. Обожженные фруктовые деревья, между ними на тропах выгоревшие трупы убитых свиней, лошадей, коров. Всюду воронки, местами из травы торчат неразорвавшиеся мины, болванки «Градов». На кустах «растяжки». Людей почти нет. Оставшиеся снуют между пожарищами, как привидения, вдрызг испуганные. И такие же перепуганные большие бездомные псы, ластятся к каждому встречномуй человеку. Вероятно, контузии от взрывов сбили с собак всю агрессию и превратили их в котят. В некоторых дворах — кресты. Это могилы погибших местных. Некоторых хоронили прямо в их же дворахе, потому что не было возможности везти на кладбище, когда шли бои. Под ногами ковер из гильз, осколков, пулеметных лент, патронов. Куда ни глянешь, валяются простреленные каски, солдатские казенки, фляги, трубы гранатометов, магазины АК, окровавленный камуфляж, бинты, медикаменты. Очень много подбитой бронетехники. Нашей… Рядом личные вещи экипажа, разбросанные взрывом: обожженные разгрузки, пробитые «броники», берцы, танковые шлемы, иконки, крестики, письма, фотографии женщин, детей… И раздутые от жары, погрызенные собаками, обгоревшие тела наших солдат… Больше всего я боялся увидеть там своих знакомых из Львова… Это так ужасно, что и не описать. — Вы считаете, что стоит сложить оружие? — Есть точка зрения, что сейчас нам надо временно остановиться, по крайней мере, прекратить слишком силовой (артобстрелы, авиаудары) военный путь решения вопроса. Пусть они там, на Донбассе, сами разбираются, какие правительство и власть им нужны. Кто знает, возможно, в этом есть смысл… Ведь таким ведением войны, как сейчас, мы точно ничего хорошего не добьемся, только будут гибнуть люди, а это так страшно. Самое обидное, что все это можно было обойти. Донбасс мог бы остаться в составе Украины. Эти невольщики мне тоже говорили, что сами такого не хотели, многие из них не планировали брать в руки оружие. Это искусственно созданная ситуация некими силами в Украине и, конечно, за пределами Украины. Теперь, когда уже пролилось столько крови, мы все дальше отходим от точки невозврата — может, пока мы и не очень далеко, но… Мне кажется, Киеву не стоит забывать, что там живут такие же граждане Украины. Они имеют паспорта с трезубцами, у большинства из них есть родственники в других областях Украины. Я думаю, следует направлять туда гуманитарную помощь — это стало бы позитивным шагом украинской пропаганды, и это не очень дорого, хотя технически — непросто. Также следует провести ревизию среди добровольческих батальонов, потому что некоторые подразделения «добровольцев» там делают, что хотят, ведут себя так, будто они находятся уже не в Украине, а на оккупированной вражеской территории, с которой рано или поздно надо будет уйти, и уйти не с пустыми руками… Бойцы регулярной армии ВСУ ведут себя значительно лучше, и местные это чувствуют. Я слышал, бывало, такое, что местные просили солдат-срочников защитить их от добровольцев, стоявших рядом. — Пожалуй, гораздо сложнее было психологически защищаться в этот раз? Такой длительный плен уже не назовешь «эпизодом в жизни журналиста, который чему-то учит?» — Почему? Я до сих пор так считаю. Любое значимое событие чему-то учит. Лишение свободы — это все-таки неординарное событие. В плену ты учишься общаться с разными людьми, устанавливать с ними контакты, выживать. Из чего можно извлечь пользу. Первый раз люди были спокойны. Теперь — жесткие, потому что шла ожесточенная война. Надо было включать другие средства психологической защиты. Например, есть такая восточная (кажется, тибетская) методика — смотреть на человека, представлять его череп и мозг и мысленно будто бы к нему обращаться: мол, достаточно, останавливай агрессию. Иногда у меня это срабатывало… Также ни в коем случае не надо жалеть себя — а в первые дни это состояние наступает у каждого, даже у мужчин. С этим надо бороться, потому что это может только навредить — убивается любая внутренняя сила сопротивления. Ударили тебя — это ничего, не стоит на этом зацикливаться. Я также успокаивал себя тем, что если сейчас я терплю сложности, то это за определенные мои плохие поступки в прошлом. Говорил себе: «Хорошо, что терплю такое, а не хуже». Ну, возможно, это кого-то удивит, но после всех этих «приключений» я стал спокойнее, сдержаннее. Потому что когда стоишь на грани жизни и смерти, то приходит понимание, что не стоит терять нервы и собственную душевную энергию на всякие мелкие конфликты, бытовые или личные проблемы. Есть вещи более важные, стоит концентрироваться только на них. Ну, и еще, поскольку там кормили не очень хорошо, я научился обходиться минимальным количеством пищи. Организм к этому приспособился, я смог сохранять работоспособность и стимул к выживанию. Я научился психологически преодолевать страх перед голодом… — Что думаете делать дальше? Можно представить, как трудно было дважды такое пережить. Вернетесь в «мирную» журналистику? — У меня было много времени подумать! Я хочу сделать документальный фильм о нашем «Юго-Востоке». Еще до заточения, а также во время его, я успел кое-что снять на видео. Мне удалось скрыть и сохранить флешку с этими материалами. У меня после того, что я там насмотрелся, есть несколько идей, как можно рассказать о ситуации на Донбассе. Там все еще ​​не закончилось, и, возможно, я снова поеду туда в рабочие поездки. Сейчас ищу деньги на этот проект, хочу приобрести камеру. У меня был разговор с одним телеканалом, но я не очень такому подходу доверяю. Я уже имел печальный опыт, когда мою идею просто украли, поэтому над фильмом хочу работать сам. — Надеюсь, вам больше не придется пережить подобное. Берегите себя… — Я тоже надеюсь. Закончу историей, которая произошла со мной — она такая странная, что в нее даже не все верят. Когда я выходил из Славянска, нашел в одной из камер желто-синий шарф, знаете, такой с бахромой на концах и надписью «Украина»? Я еще тогда подумал, что он, возможно, принадлежал киевскому театральному режиссеру Павлу Юровуа, который тоже был заключен в том подвале. Я подобрал его и забрал с собой, не хотел, чтобы его использовали как тряпку для мытья пола. Привез во Львов. А в этот раз при обмене, когда чиновник изс “«ЛНР”-овской комендатуры оформлял мне пропуск на выход из Луганска, то вдруг говорит: «Ты едешь, домой, на Украину, это тебе там пригодится», и что-то достает из ящика в столе. Я смотрю, а это… почти такой же шарфик! Представляете? Ну, символизм! Я не знаю, где он его взял, но мне было приятно увидеть здесь, в Луганске, где вокруг вооруженные люди с георгиевскиеми лентами, часть Украины. Я был в шоке, конечно, от такого совпадения. Точно знаю, что третьим шарфиком я бы не хотел пополнить свою коллекцию

В сети появилось видео, на котором россиянин, воевавший на стороне боевиков и побывавший в плену батальона «Айдар», говорит о том, что в корне изменил свое мнение о войне и украинских военнослужащих. Также россиянин рассказал подробности боев за донецкий аэропорт, и поблагодарил генерал-полковника ВСУ Владимира Рубана. Боевик: Я российский доброволец с позывным «Бревно». Российский доброволец — это человек, который пошел на войну бесплатно и бескорыстно. И ни копейки денег я за это не получал — это самое главное для меня лично, деньги здесь роли не играют, я храм строю, как говорят. Зашел я 23 мая в Украину в составе первой интербригады юго-востока, команда «Искра-1», зашел как командир 82-го миномета, опять-таки – путь бригады был короткий, но яркий, участвовали в параде, на следующий день благополучно все практически погибли, 26-го числа в аэропорту, почему и как погибли – об этом будет еще долгая история. История довольно интересная и любопытная, наверняка, многим. После этого боя я спасся благодаря двум замечательным людям из Донецка, которые меня приютили и спасли от всяких последствий, вывели на «Оплот». Так я познакомился с разведывательной группой «Росса», и с ней потом занимался работой в Донецке и окрестностях. Со мной от моего расчета остался мой большой друг, брат, боевой товарищ и друг «Искандер», с ним мы воюем до сих пор вместе. После этого мы вышли на переформирование, скажем так, в Россию, и после этого сюда я зашел, как командир отдельной специального назначения снайперской группы с нашим знаменитым сербом «Декки». С ним мы опять прошли несколько историй интересных, в том числе участвовали в замечательной операции в Мариевке 15 июля. После этого мы с ним по ранению вынуждены были вернуться в Россию и после этого по дороге в Луганске мы попали в плен к знаменитой 25-ой аэромобильной бригаде. Ничего плохо о ребятах сказать не могу — десантники как десантники: грязные, уставшие и от войны и от всего на свете. Они нас передали батальону «Айдар», тоже всем известному. Там мы пробыли в плену 25 дней. Скажу сразу, что если бы они узнали, что мы снайперы, то скорее всего нас с «Декки» не было бы в живых. Но так как они не знали, к нам с «Декки» относились хорошо, до поры до времени — кормили, поили, не били, не пугали. Журналист: Скажите пожалуйста, а к чему все-таки готовили? Боевик: Здесь нас совершенно четко готовили к обмену на своих людей, потому что в плену в Луганске было несколько человек из «Айдара», они заботятся о своих пленных и хотели нас обменять. Дальше было несколько чудес, их просто нельзя по другому назвать, есть конечно еще нюансы, которые я не могу сказать, потому что не все еще решено по этому плену. Самое главное — совершенно чудом спасся «Декки». И опять таки, благодаря, не побоюсь этого слова, замечательному человеку генерал-полковнику Рубану, которому я и еще один мой друг Саша обязаны жизнью, потому что он, в принципе, чисто по-человечески добавил нас в группу на обмен. По своему личному желанию. Ну, не знаю, чем он руководствовался, скорее всего из чисто человеческих побуждений. Потому что, если бы он знал кто мы, он наверняка этого не сделал бы. Но тут, извините господа, я не мог вам сказать, слишком хорошо – это тоже нехорошо, извините, но вы все еще остаетесь мне врагами. Журналист: Аэропорт. Как? Что происходило? Как вы заходили в аэропорт? Как обстояли дела с ребятами с теми? Боевик: Аэропорт — я считаю, что это самая большая афера, которую я видел в своей жизни. Настоящая афера, так не то что не воюют, — там были совершены все мыслимые и немыслимые ошибки, все, не побоюсь этого слова даже на грани преступности полное безобразие. Нельзя разведывательно-диверсионные группы отправлять на штурм каких-либо гражданских объектов. Тем более, с тем вооружением, которое было у нас против регулярных частей – это было чистой воды убийство. Мы не были способны выполнить ту задачу, мы ее конечно выполнили, мы дрались в течение дня, но наши группы ни физически, ни по вооружению никак не были приспособлены для такой операции, тем более в таком месте. То есть фактически мы находились в стеклянном аквариуме, в котором нас расстреливали из всех видов оружия. Журналист: Ребят сколько погибло там и знал ли ты их всех лично? С кем ты общался? Боевик: В течение всего боя в аэропорту погиб только один парень на крыше, чеченец по национальности, там ребята чеченцы бок о бок с нами воевали, то есть мы вместе со всей этой группой воевали. Там осетины были, армянин, даже два армянина замечательных, а погиб только один человек за весь день боя. Потом кто-то устроил вывод на двух КамАЗах, прорыв через несколько засад. Фактически это было упражнение — «бегущий кабан». Почему второй КАМАЗ, на котором выходил я, ну в принципе нас тоже побили, но нас просто не успели добить. А в первом КамАЗе добили почти всех. В том числе жив остался мой друг «Искандер». Да все. Журналист: А это уже на выходе? Боевик: Да, наше подразделение погибло именно на выходе из аэропорта, не в течение боя, а только когда мы выходили. и то по одной простой причине — у нас было по 4 магазина патронов, мы все расстреляли до железки. Последнюю засаду мы проходили вообще пустые, под шум гранат, все, что у нас было,- это мы обкидывались гранатами. Дальше нас побили из гранатометов, ну из моих подразделений ребята-чеченцы потеряли только двоих, то есть половина состава всей интербригады погибла, 35 человек. Журналист: То есть это был тот первый состав бригады? Боевик: То есть второй КАМАЗ практически полностью. Журналист: Это уже как раз второй день после того, как был парад? Боевик: Да, 25 мы были на параде в господином «Бородаем», моим личным другом, а на следующий день такая история произошла. Журналист: Я понял, скажи, пожалуйста, на счет своего плена, кто эти люди, которые поспособствовали твоему освобождению? И как происходил сам обмен? И ребята, которые назову их так, держали тебя, какие слова напоследок тебе сказали? Боевик: По событийности все было очень скучно и обыденно. Мы находились в помещении спортзала на протяжении всех этих дней, и слушали скрип решетки и ждали, когда за нами придут. Самое веселое, когда ребята выходили с «Айдара» злые, мы ждали гранату в окно. Надо отдать им должное у них был приказ беречь нас, наше здоровье оберегать, они сделали все, лично мне их упрекнуть не в чем. Лично меня ни разу не ударили, ни разу. Ну так, все что там было мелочи, которые недостойны упоминания. То есть ко мне отнеслись хорошо, хотя я по своему личному мнению этого недостоин, потому что они остаются для меня противниками, врагами и тут ничего не поделаешь, я от этого не отказываюсь, о чем я им и говорил. Другое дело, что война эта для меня в принципе сильно изменилась, мое мнение и мое отношение к ней изменилось. Кстати, благодаря им я понял, что, пленные хотят жить вдвое сильнее, чем не пленные солдаты — это как минимум. И относиться к ним нужно…Теперь я буду относиться к пленным как минимум не хуже чем они, это я обещаю всем, и наших ребят попрошу вести себя посдержанней. Потому что пленные, судя по тем людям, которые были рядом со мной рядом… Многие ломаются. Кто помог? Прежде всего господь бог, потому что чудес я там насмотрелся предостаточно. Это первое. Второе — очень многое зависело от господина Рубана — генерал-полковника, в отставке видимо, кем он является я в принципе не выяснял, просто передал ему свою благодарность и что не забуду его до гроба, в принципе постараюсь это сделать, да и это и не получится. Дальше из батальона «Айдар», я не вступал с ними в дружеские отношения, но тем не менее старослужащие батальона «Айдар», провоевавшие не одну войну, а там было таких несколько человек, даже с учетом их личных характеристик и данных, в принципе они поступали как солдаты, и в бою они скорее всего меня не пощадили бы, но там они относились ко мне вполне по-солдатски, и в отличие от бестолковых малолеток они поступали, благородно по-солдатски. На них я зла не держу, именно как человек и как солдат. Журналист: Пожелаешь им что-то на последок? Боевик: Пожелать? Ребят, штык в землю и домой. Нечего вам там делать, не любят вас там, и не полюбят никогда, и не простят ничего, зачем это надо? Да и вы сами воевать не хотите, вы же знаете. Журналист: Скажи, пожалуйста, а родственники, друзья, которые знали ли они, что ты в плену что они чувствовали, как они сейчас? Боевик: Думаю, им было не лучше, чем мне. Я-то ничего не знал там, ел и спал. Они-то знали все, и самое главное, что интернет пестрил всеми этими вещами. Если бы это дошло до тех, которые меня держали, поставили бы к стенке и совершенно справедливо, и я их понимаю. Мои были на изжоге, подняли на ноги всех кого можно, но помочь они реально не могли, решалось все это замкнутом круге. Я был в Счастье. Я хотел, просил счастья, и вот, господь бог у нас с большим чувством юмора. Журналист: Что бы ты изменил, что бы порекомендовал в сухом остатке людям, чтобы не попадали туда? Боевик: Ребят, те, кто не понимает, что там происходит – сидите дома. Потому что, чтобы идти туда, в Новороссию нужно совершенно четко понимать, что там происходит и для чего вы туда идете. Просто идти с идеалистическими лозунгами – идем спасать от фашистов, спасать детей… Ребята, все гораздо сложнее. История более сложная и Украина здесь, как таковая, и украинцы там совершенно не при чем. Работают там другие силы, всем понятно, кто, что и для чего. А Украина просто жертва, если вы готовы стать жертвой в братоубийственной войне – милости просим. Но это не лучший вариант. Чтобы не попасть в плен – нужно не ходить на войну. Попасть в плен может каждый, раненым, убитым, попасть в плен – это обычное солдатское дело. Точно так же рискуют наши противники, но войну так просто уже не остановить. Без нас они не справятся, поэтому я остаюсь здесь. Журналист: Следующий вопрос принципиален и должен всегда задаваться как продолжение предыдущего вопроса: зачем именно ты лично, почему ты принимал это решение и все-таки что основное, чем ты руководствовался, когда это сделал? Боевик: Будет смешно, но предельно правдиво, я еврей, мой дедушка до 46 или 48 года на западной Украине, боролся именно с бандеровцами, я вырос на рассказах об этой войне, и почему-то я думал, что это – сказка из прошлого, когда я столкнулся с этим в жизни, мне ничего не оставалось, кроме как пойти и доделать то, что не доделал мой дедушка. Сейчас все оказалось иначе, сейчас я больше знаю об этой войне, много хотелось бы просто не знать, и теперь я понимаю, что война там идет не просто против Новороссии и не Украина с украинцами, а война там идет против России. Журналист: Ты защищаешь Россию? Боевик: Я солдат, я российский солдат. Журналист: Но вот самый лучший ответ, который я слышал. Какие у тебя пожелания тем людям, которые там находятся, врагам и слова поддержи своим? Боевик: Первое, врагам я своим не хочу ничего говорить, им все скажет мой автомат, а тем с кем я сталкивался в бою – ребята, штык в землю и домой, пока надо попытаться разойтись, пока мы живы, пока мы друг друга не поубивали. Вы же прекрасно знаете, кто нас стравил и почему мы убиваем друг другу. Зла я на вас не держу — я знаю, что и больно бывает и страшно, и умираете вы так же как и мы гранатами, патронами – этим не решишь это только убивает. Враги у нас одни. А братьям — это братья, они знают, что я хочу сказать — люблю, ценю, не забуду никого и никогда.